Билл Каулитц, солист Токио Отель, о поврежденных голосовых связках, наркотике «слава» и своих собственных похоронах.
Брать интервью у 18-летнего, как гласит железное журналистское правило, - все равно, что доить камень. Но с Биллом Каулитцом все иначе. О первом поцелуе или тяге к славе – певец, которого любят высмеять как кумира подростков, говорит несравненно красноречивее, чем большинство ветеранов немецкого шоу-бизнеса. VANITY FAIR встретился с Биллом незадолго перед операцией и после вмешательства поддерживал с ним связь с помощью электронной почты.
VANITY FAIR: Господин Каулитц, как Вы чувствуете себя после операции на Ваших голосовых связках?
Билл Каулитц: Ну, как еще можно себя чувствовать, когда тебе под полным наркозом вводят прямо в горло металлическую шину, чтобы потом маленькими ножами отрезать все лишнее на твоих голосовых связках. Чувство, знакомое каждому. Боже, я так рад, что все уже позади. Но я все еще боюсь за свой голос и, к тому же, у меня тяжело на душе из-за отмененных концертов.
VF: Надолго ли Вы выбыли из строя?
Билл: После операции мне не разрешено говорить 12 дней. Затем последуют 4 недели голосовой реабилитации. Тут я буду упорен!
VF: Давайте поговорим о том, как вы начинали. Творчество подпитывается воспоминаниями о душевных травмах и обидах. Как это было у Вас?
Билл: Самой большой травмой был для меня развод родителей. Мне было семь лет и я это не понимал [развод]. Все произошедшее сильно врезалось мне в память. На нашем первом альбоме есть песня, которая с этим связана. Она называется «Gegen meinen Willen» («Против моей воли»).
VF: О Вашем отчиме Гордоне Трюмпере (Gordon Truemper) известно, что он гитарист. Чем занимается Ваш родной отец?
Билл: Он водитель грузовика и живет в Ганновере.
VF: Когда Вам было восемь лет, Ваша семья переехала из Магдебурга в деревню Лойтше, где проживает 700 человек. Как вы пережили этот переезд?
Билл: Мне было страшно, потому что я не сельский житель. Можно представить, как Том и я выделились среди остальных. На нас глазели, как на каких-то инопланетян. Школа тоже вселяла страх. Я должен был вставать каждое утро в пол шестого, чтобы успеть на школьный автобус до Вольмирштедта, и только в пол пятого снова возвращался домой. Как же я это ненавидел! И потом, всегда одни и те же лица в школе. Это было худшее время в моей жизни.
VF: Как учителя отреагировали на братьев Каулитц?
Билл: До седьмого класса Том и я были всегда вместе. Потом в наказание нас развели по разным классам. Это было настоящим ударом, который отпечатался у меня в памяти. До этого мы действительно делали все вместе. Мы же однояйцевые близнецы и невероятно близки друг другу. Конечно, мы пытались воспротивиться этому наказанию - переводу в разные классы, но учителя полагали, что против нас двоих они ничего не смогут поделать, потому что у нас было такое большое единение. Я не был кем-то, кто сначала подчинится, а потом будет тихо бурчать. Я все всегда высказывал вслух. Мою маму вызывали в школу каждые два дня.
VF: Вашей фишкой было обжалование оценок за классные работы, если они не были вовремя возвращены. Откуда взялось это ноу-хау?
Билл: Я всегда знал, что не нуждаюсь в школе, потому что буду певцом. Так как меня сильно нервировали учителя, я очень четко усвоил свои права. Была группа учителей, с которыми у меня вообще не ладились отношения. Некоторые не хотели мне говорить «Добрый день» только потому, что у меня волосы торчали вверх и мои ногти были накрашены черным лаком. Они думали, что я не могу ходить в школу в таком виде. Один даже не хотел меня учить, потому что я выглядел так, как выглядел. За этим следовали высказывания: «Голова на плечах не только для шикарных волос». Я был анти-учеником и мне вообще ничего не нравилось.
VF: Какие у Вас были отметки?
Билл: Просто отличные. Мой средний балл всегда был 1,8. Большинство учителей это нервировало.
VF: Учителя могли Вам как-то навредить?
Билл: Вообще нет. Я же не был каким-нибудь грызущим ногти безумцем. Я всегда был очень уверенным в себе. Таким я был и в школе, потому что точно знал, что все глазеют и учителя об этом говорят. Я всегда этим наслаждался. Я же хотел выделяться своим стайлингом. Люди должны были обо мне говорить.
VF: Недавно посредством дистанционного обучения вы закончили реальную школу. Насколько это важно, уметь отличить омлет от Гамлета? (здесь идет игра слов: Omelett-Hamlet )
Билл: Нуу, различие знать надо. Но если смотреть в целом, в школе почти отсутствует индивидуальный подход. Зачем учить математику, если я знаю, что она мне никогда не понадобится в жизни? В восьмом классе моим выбором стала музыка. Все смотрели на меня ошарашено. Но там мы выучили наизусть только биографии каких-то людей – и ноль творчества. По пению у меня всегда были плохие оценки, потому что я должен был петь какие-то народные песни. Это было ужасно!
VF: Подходит ли к Вашему случаю до смерти заезженное клише, что музыка была билетом, который помог вырваться из унылой провинции?
Билл: Да. Я всегда думал: путь один – только вырваться из этого жалкого гнезда, где все друг друга знают! Худшее, что оно может мне дать – это обыденность. Я ненавижу рутину. Поэтому Токио Отель было самым подходящим решением. Каждый день не похож на предыдущий: новые города, другие люди.
VF: Благодаря папарацци вы сегодня находитесь под пристальным вниманием. Является ли это для вас требованием или настоящим испытанием?
Билл: Еще мальчиком я себе представлял, что мои действия, поступки будут сниматься камерами и потом будут показаны по всему миру. Я хотел безграничного внимания. Сегодня моя юношеская мечта стала реальностью. И поэтому это не может действовать мне на нервы.
VF: Может ли человек стать для вас таким же важным, как Том?
Билл: Нет. Для меня он важнее всего. Я не мог бы представить свою жизнь без Тома. Это просто невозможно описать, насколько мы близки. Здесь есть что-то недоступное для понимания. У нас одинаковые мысли и нам часто снятся одинаковые сны. Нам не нужны слова, чтобы понять друг друга.
VF: Для многих однояйцевых близнецов такой симбиоз – это еще и мучение, следствием которого являются случаи убийств.
Билл: Конечно, мы тоже ссоримся. И иногда довольно серьезно. Бывает так, что мы выходим из себя и начинаем по-настоящему драться. Год назад в гостиничном номере мы кидались друг в друга стульями. Но вообще мы не злопамятные. Хлопаем дверями, расходимся, а десять минут спустя говорим друг с другом.
VF: Кто Вам ближе: естественный Билл или накрашенный?
Билл: Определенно накрашенный. Ненакрашенный Билл для меня все равно маскировка. Даже если бы я не был знаменит, я бы все равно красился. Это полностью мне подходит.
VF: Кто видит вас в естественном виде?
Билл: Моя семья. Так это всегда и было.
VF: Звездные дети наиболее уязвимы, потому что, взрослея, они губят сами себя. Будете ли вы время от времени как-то срываться , чтобы поддерживать интерес к своему образу?
Билл: В любом случае это хорошо – признавать ошибки. Но я особо не напрягаюсь по этому поводу. Я нахожу это плохим – что-то судорожно предпринимать, лишь бы люди от тебя не отвернулись. Вот что я ненавидел с самого начала, так это группы, которые старше нас, или каких-то людей из звукозаписывающей компании, которые хотели мне объяснить, как в шоу-бизнесе все вертится и работает. Тут не может быть советов! На наших первых встречах со звукозаписывающей компанией нам хотели навязать стилистов, которые работали бы над нашей внешностью. У меня до их пор не было стилиста, который бы мне говорил, как я должен одеваться. Это загоняло бы меня в какие-то рамки. Мы сами принимаем решения по поводу каждого концерта и каждого договора, потому что я нахожу это ужасным – не иметь возможность самому делать выбор.
VF: Кто может вам сказать «Нет»?
Билл: В профессиональном отношении – никто. Ни менеджмент, ни звукозаписывающая компания. Вот кому я позволяю все высказывать – так это моим лучшим друзьям и моей семье. Моя мама может мне сказать: «Билл, ты зазвездился!» Вот тогда я об этом и задумаюсь.
VF: Ваши родители еще пытаются сегодня вас воспитывать?
Билл: Я должен сказать, мама никогда нас не воспитывала в полном смысле этого слова. Домашние задания мы выполняли исключительно по собственному желанию. Она всегда давала нам много свободы, но при этом следила за нами. Между нами существует огромное доверие. Нет ничего такого, что я не мог бы рассказать моей маме. У меня никогда не было от нее тайн. Когда я первый раз, напившись, пришел домой, она высказала свое мнение по этому поводу, но я не должен был ее бояться.
VF: Просит ли Вас Ваша мама хотя бы на один вечер оставить Ваши волосы в покое?
Билл: Нет. Это не имеет никакого значения. Первый раз я покрасил волосы в девять лет. Они были сначала зелеными, голубыми, потом белыми и черными. Пирсинг брови я сделал уже в 13 лет. По этому поводу она тоже не напрягалась.
VF: На ваших концертах падают в обморок от восторга примерно по двести девочек, и всегда есть плакаты со слоганами вроде «Тра*ни меня через муссон». Каково это – знать, что миллионы девочек связывают с Вами свои сексуальные фантазии?
Билл: Честно говоря, я об этом мало задумываюсь. Иногда мы смотрим друг на друга и не можем удержаться от смеха, потому что не можем себе представить, что у кого-то в комнате висит наш постер. При этом я всегда находил классным то, что наши плакаты действительно висят на чьей-нибудь стене. Раньше я очень часто сидел в своей комнате и размышлял о том, что сейчас делает мой кумир Нена, где она находится и о чем сейчас думает. Но я никак не могу себе представить, что другие люди сейчас сидят в своих комнатах и думают обо мне! Себе я кажусь абсолютно нормальными, и мы такие обычные друг для друга. Мы вовсе не воспринимаем себя по-настоящему, всерьез.
VF: Часто ли Вы думаете о себе в третьем лице?
Билл: Иногда. Но по недоразумению. Когда мне совершенно не хочется что-либо делать, я думаю: Билл все равно должен это сделать, потому что это принесет группе пользу.
VF: Ваша независимость на публичных мероприятиях, выступлениях, для некоторых является загадкой. Есть ли какое-нибудь отличие между Биллом-артистом и настоящим Биллом?
Билл: Пару вещей оставляешь при себе. Но, в общем-то, каких-то вынужденных различий нет. Три последних года были бегом без передышки. Не было такого времени, когда можно было куда-нибудь приехать и остаться наедине с собой. Даже во время тура нас 24 часа в сутки окружали камеры. Что же тут с тобой может произойти, чего все не узнают спустя пару часов? Но это то, чего я всегда хотел. С этим нужно смириться.
VF: Те, кому мы завидуем, редко чувствуют себя достойными зависти. Что нервирует Билла в самом себе?
Билл: Главная проблема таких людей, как я – это доверие. Мне очень трудно это дается - верить кому-либо и позволять входить ко мне в доверие. За последние годы и не приобрел ни одного друга и ни в кого не влюбился. Когда я с кем-нибудь знакомлюсь, я всегда очень осторожен, настроен скептически и спрашиваю себя: что за этим скрывается? К сожалению, я уже имел дело со многими людьми, которые вели себя потом странно или рассказывали что-то журналистам. Если бы я не был так знаменит, вероятно, я бы уже давно влюбился в кого-нибудь из людей, которых уже знаю.
VF: Кто наиболее жестоко злоупотребил вашим доверием?
Билл: Я еще никогда допускал, чтобы у кого-нибудь была для этого возможность. Вокруг меня всегда защитный барьер. Самый большой недостаток это то, что нельзя просто свободно пойти с кем-нибудь познакомиться. Несмотря на это, моя нынешняя жизнь – это именно то, что я всегда хотел иметь.
VF: Является ли проблема доверия причиной, по которой звезды так охотно сходятся друг с другом?
Билл: Да. Анжелина Джоли может не беспокоиться, что Брэд Питт хочет стать знаменитым за ее счет. Публичный человек склонен искать себе кого-то, у кого такая же жизнь, как у него самого, и кем можно было бы увлечься. Мои подруги никогда не понимали, что сразу после школы я шел на репетицию, а в конце неделе я предпочел бы выступить в клубе, чем смотреть с ними дома телевизор.
tokiohotelzone.com
